Петр Фоменко. Досье на мастера

Должность: штатный гений российской сцены.
Роль: художественный руководитель театра «Мастерская Петра Фоменко».
Любимое занятие: со времен Гнесинки — слегка выпить и как следует спеть.
Место: Ленинград, Москва, мир.
Время: советское, постсоветское, вечность.
Работа: создание шедевров. Среди них — фильмы «На всю оставшуюся жизнь» и «Почти смешная история», спектакли: «Смерть Тарелкина», «Старый Новый год», «Без вины виноватые» «Великолепный рогоносец», «Три сестры», «Война и мир», «Одна абсолютно счастливая деревня»…
Поведение: тихое, абсолютное лидерство.
Характер: тяжелый.
Нрав: дивный.
Функция: возвышать тех, кто рядом и вокруг.

Я воспользовалась моментом, когда он был беззащитен: в одиночестве выходил из театра «Эрмитаж» после печального и нервного вечера памяти Виктора Гвоздицкого.

— Петр Наумыч, вы позволите провести рядом с вами дня два-три?

— Так мало?!

Узнав, чего прошу, твердо говорит: «Нет!»

— Захочу нравиться, а это подсознательное б-ское желание мешает работе.

Нахожу аргументы. Оставив игровой тон, он буднично произносит: «…Смотри, Матрена, сама хотела».

Служебный вход старого здания театра «Мастерская Петра Фоменко» переходит в коридор-курилку, курилка — в Малую сцену. Театр на гастролях в Ереване; Фоменко не поехал. Ему бы там с «большими ребятами» принимать пылкие южные овации, а он остался здесь, с «младшими».

Его новые ученики обозначены словом «стажеры». Год назад, подтверждая статус театра-мастерской, Фоменко из восьмисот слетевшихся на огонь его славы дипломированных артистов отобрал семнадцать. С ними начал репетировать «Сказки Арденнского леса». Автор опуса обозначен нагло — ШексКим: пол-Шекспира, целый Ким. Наш современник обезопасил себя сразу двумя слоями жанровых обозначений: «репетиция по сюжету пьесы Шекспира «Как вам это понравится», а также «утопия, вампука и мелодрама, живые картины с пением и балетом».

Пьеса о любви. Любви в траве, на лужайке, в лесных дебрях Арденн — к свободе, к странствиям, к жизни. К женщине, наконец. Мудрый идеализм и философский юмор Шекспира Юлий Ким обратил в романтическую сказку, насыщенную веселой иронией. Как ни странно, самое шекспировское в ней — куплеты, хоть они точно не имеют никакого отношения к первоисточнику. По слухам, сам Петр Наумович дополнял и правил текст. В запрошлом веке о нем сказали бы: славная вещица. Изящный, легкий, музыкальный текст-полигон для артистов-стажеров, мобилизующий все требования профессии. А для Фоменко — работа, отодвинувшая «Фауста» и усилия по обживанию нового дома, — еще одна репетиция начала. Время действия: канун выпуска.

Представление героя, или Первая попытка сформулировать мастера

Седая грива, проницательнейшие глаза и ощущение ограждающей его незримой стены. Жизнь четко делится на две части: в первой Петр Фоменко «подавал надежды», изумлял, пленял, работал среди гор, одна из которых называлась Акимов, другая — Товстоногов, третья — Эфрос… Во второй — он сразу, будто вознесся на бесшумном лифте, сам стал вершиной. И отныне высится одиноко.

За глаза его — кто нежно, кто ядовито — зовут Фомой. Апостол, как известно, был неверным. И Петр Наумович верен на свете немногому — сцене, страсти познания, понимания. И ученикам — покуда они признают себя таковыми.

Капризный, подозрительный, вероломный. Щедрый, азартный, таинственный. Фоменко может позволить себе многое. А позволяет главное — роскошь оставаться самим собой, со своими ошибками, усталостью, сомнениями, романтическим цинизмом, черной меланхолией, опытом и даром.

Лесная сцена

«Медам! Месье! Синьоры! К чему играть спектакли? Когда весь мир — театр. И все мы в нем — актеры. Не так ли? Не так ли!? Как жаль, что в общей драме бездарные гримеры, коварные суфлеры — мы сами. Мы с вами!»

…С потолка свисают сети, по стульям громоздятся цветные лоскуты. Один веселый мальчик приносит намалеванную на холсте морду льва, другой сооружает на полу нечто из перевернутых скамеек. Серьезная, собранная девочка садится за пианино. Пожилая реквизиторша занимает с вязаньем свое место в кулисах. И выходит П.Н.

…Держа сигарету двумя пальцами, делает круг по будущей сцене:

— Ой, гнездо! Надо в него птицу посадить. О, паутина? Нет, эти сети толстые, где вы их взяли — в зоомагазине? Паутина ведь самая нематериальная из материй. А, лев! Можно дать его как ремарку, мы ведь все живем внутри ремарки…

В зал стекается все больше народу. Свидетельствую: кастинг Фоменко уникален. Лица и типажи в лучшем смысле нетеатральные — современные и в то же время будто сошедшие с портретов Кватроченто. Есть красивые, есть отмеченные печатью индивидуальности, есть такие, в ком никогда не заподозришь актеров, это Фоменко и ценит прежде всего. Рюкзачки за плечами, чуть преувеличенная тщательность приветствий; между мальчиками тут же вспыхивает жаркое обсуждение футбольного матча.

— Мне нужен рабочий свет! — вдруг неожиданно резко говорит Фоменко. — И сочинять спектакль надо вместе. Откройте окна!

С больших окон сдвигают тяжелые занавеси.

— Соберитесь в круг.

Все со своими стульями мигом стягиваются вокруг его столика.

— Есть вопросы, ответы на которые надо искать в процессе работы. Важно знать, чего мы хотим. Вы не ленивы, но и не любопытны! Начинаем!

Сюжет эпизода: сатрап-лжегерцог обращает в бегство брата и племянницу, с ней бегут его дочь и шут, чей юмор новой власти не ко двору. Попадают в хижину прекрасной пастушки. Выждав момент, шут приступает к ухаживанию. Роль холма играет шкаф, роль ручья — таз. Принцессы, Розалинда и Селия, плещутся в нем и подслушивают.

П.Н.: Шут актерствует. Подлинность потом возникает в нем. Постепенно демонстративные отношения переходят в искренность. Тут есть тайна. Он думает, что он технолог, а оказывается рабом любви. Ищи это!

Дмитрий Рудков, шут с природным обаянием, флиртует и нежничает вполне заразительно. Но П.Н. недоволен.

— Дима, стоп! Ведешь себя как конферансье! На днях видел передачу «Апокриф». О поцелуях. Был известный актер. Как же скучно он говорил! Между тем мне один знаток объяснял: в поцелуях — шесть основных разрядов, сорок производных и бесконечное количество непредвиденных. Но технология любви отменяет любовь. Пошлость, между прочим, часто талантлива. Помните: «Всегда быть в маске — судьба моя»?..

Пойми, надо уметь играть с высоким ритмом и затянутым темпом. Вначале вскипает ревностью: «У вас свидание — где, когда?» Потом —надеждой: « У НАС свидание — когда, где?» Где — куда — когда — это такое счастье — морока слов…

Дворцовая сцена

«Пускай блондина играет блондин, и никогда — брюнет, а то перепутаем все как один с черным белый цвет! Пускай врача играет врач, и никогда — палач. А то, чуть запор, он хвать за топор, и нет живота, хоть плачь!»

…Трон затянули белым, на стол постелили скатерть, вокруг живописно расселись участники.

П.Н.: Ну, кто сегодня сядет в кресло Фердинанда? Сережа или Дима? Давай пройдись! Правильно — гульфиком вперед, гульфик — твой генератор жизни, психологический и материальный, поэтому, как только возникает опасность, инстинктивным жестом прикрываешь все свои «сбережения».

Дмитрий Смирнов садится боком, неуверенно. Фоменко предлагает:

— Хочешь, сам подбери себе компанию? (Для репетиции.)

— Нет-нет! — испуганно отказывается тот.

— Отношения боишься испортить? — проницает П.Н.

— Ну да…

— А это неизбежно! — резюмирует Фоменко и начинает отбор сам.

— Канва, в центр! У тебя трудная работа, надо проинтонировать 19 эпизодов, как-то намекнув на ключ к ним. Наджа, сегодня ты будешь Розалиндой. (Рыжеволосая Наджа, француженка, с четким лицом и острым шармом, слегка испугана: «Ой, а мне в три на репетицию «Носорога»…)

— Вот так, — бурчит П.Н., — проходит земная слава, не успев начаться. — Где Роза-Селия?!

Маленькая, ладная Роза Шмуклер занимает свое место. П.Н. берет камертон.

— Дай «ля»! Пробуйте выше! Итак, Наджа Мер, Моника Санторо, Роза Шмуклер, Никита Тюнин, Евгений Коряковский — читают, действуют и представляют.

…Отняв трон у брата, герцог Фредерик репетирует свою версию политсобытий. Его партнер — опора трона, «гэбэшник», интриган, хитрец по имени Лебо.

Лебо, Игорь Войнаровский (амплуа «комический толстяк»), утром топтался перед кабинетом Фоменко: «Он там один?» На громовое «Войдите!» кинулся, как в воду, и скоро вновь возник в коридоре. «Ну что?» — спросил кто-то сочувственно. «Не очень!» — отозвался Игорь, втягиваясь в курилку. Снимался у Валерия Тодоровского, но пришел к выводу, что «кино не спасает». Прошу его подвести предварительные итоги стажерства. «Ну какие итоги? — вздыхает тот. — Просто счастье находиться рядом с Петром Наумовичем».

П.Н. на репетиции занимается им подробно:

— Игорь, играешь подлеца, найди, где он искренен! Ты должен научиться играть предысторию персонажа, отношений, экспозиция очень важна. Здесь истоки предстоящих событий, характеры в их ритмах или аритмии. Твой герой — человек, пожизненно изгаженный властью.

…У меня был парторг в Театре комедии, на репетиции всегда писал. Потом сообщал: сегодня вы, Петр Наумыч, четыре раза непристойно выразились, я обязан сообщить в комитет…

Но не надо социально играть! Палач и жертва, как они сосуществуют?! Вдруг сплетаются во всепрощении. Вдруг надо бороться со слезами (бормочет: «Слезы с улыбкою мешает, как апрель…»). Есть артисты, им заплакать, как пописать…

Вторая попытка с предощущением поражения

Фоменко репетирует изматывающе, скандально, страстно. Начинает в черном настроении, заканчивает в светлом. Работает без перерыва много часов подряд, вместо еды куря одну сигарету за другой. Несмотря на три инфаркта.

Ни один день с Фоменко не похож на другой. Выглядит это примерно так.

П.Н. (входя рысью, с дрожью раздражения): Нет больше времени!!! У нас хоспис какой-то с театральным уклоном. Начнем, благословясь!

П.Н. (вплывая благодушно: блуза, шарф): От репетиции еще ни один спектакль лучше не становился, как говорила Татьяна Ивановна Пельтцер. Но все ж начнем.

П.Н. (окутанный клубами дыма, сдерживая бешенство): Как вы полагаете, можно обосраться и сохранить достоинство?!

П.Н. (возникая внезапно, знаменитым своим едва слышным, задыхающимся голосом): Соберитесь. Сосредоточьтесь. Предлагаю взять первый акт.

П.Н. (настроен юмористически): Мне покоя не дает этот жареный олень. У нас же на него — два состава. Это ж мужество надо иметь — освежевать пару артисток… Поехали!

Любовная сцена

«…А вас, наверно, сама судьба прислала в этот день: у нас пустует роль столба, а вы же здоровый пень! …Эгей, синьоры к нам! Эгей, синьоры, к нам, сюда! И кто из вас герой! И кто из вас лакей! И кто из вас герой-лакей — укажем без труда!»

Школа Фоменко, кроме всего прочего, культура слов, их сцепления, интонирования и — очень существенно — произнесения. Мне кажется, он втайне уверен: невербальный театр изобрели идиоты, не умеющие разговаривать.

П.Н.: Меня беспокоит такая простая, но важная вещь, как слова. Когда они выражают суть, а когда служат тому, чтобы ее спрятать. Арденнский лес исполнен надежд, потом они станут иллюзиями, это надо найти через стих…

В наше время фальши со словом обращаются похабно. Сегодня у нас репетиция для слов! Мы их присваиваем, но ощущения целого пока не возникает! Я все думаю, как это было у Мольера… Ведь какое чувство к артисту, когда он внятен! Говорите: ястВ! ЧелюсТЬ! Не рано ЛЬ! Поговорим о странностях любви! (в пространство, не без провокации): никто не помнит, чье это?

Из рядов: Надо в интернете посмотреть…

П.Н.: С интернетом в театр не играют.

…Если мы хотим, чтобы был звук — ищите тишину. Обрели тишину — можем звучать. Обрели темноту — можем искать свет. Хотя в театре кромешную темноту обрести всегда трудно. Артикуляция! Звуки отрабатываются. Чем тише — тем громче артикуляция!

Рядом со мной чей-то телефон бесшумно набухает цветом, и его хозяин ведет разговор точно, как велит мастер, практически без звука…

П.Н.: Чем больше под сурдинку, тем отчетливее работает речевой аппарат.

…Что-то с грохотом падает и катится.

— Помялась? Это сурдинка?!

Хохот, общая какофония.

Диалог начальника охраны, потенциального убийцы, и героя-любовника.

— … То есть я допускаю, — спрашивает артист, — что его могут победить?

— Да, всех могут победить! Со временем, — замечает П.Н. и с отвращением прищуривается на инструмент: — Очень громко звучит клавесин, как бы заглушить?!

Из-за кулис волокут байку, кутают деку.

П.Н.: Была такая лучшая клавесинистка на свете Эва Ландовска — не слышали? Теперь выход вольнодумца — шут хочет участвовать во всенародном ликовании по поводу новой власти: чем пошлей, тем интересней. Именно то, что мы сейчас кругом наблюдаем.

Опасно быть народным любимцем, народ калечит, народ — понятие смутное. Сейчас шут — властитель Вселенной, духовный наставник человечества: «Вот я бумагу достаю, закон всеобщий издаю! О праве на счастье, о жизни блаженной!», а спихнут с насеста, возьми колпак и уматывай, вали на место! Дима, подогни ноги, будто тебя подбили! Тут надо найти точный психологический жест.

Фоменко показывает, как надо отступать, выставив руки, будто удерживая, будто извиняясь. На лице его появляется неописуемо-юродское выражение, в глазах скользят, сменяясь, испуг, лукавство, страх, издевка, поддельное смирение: «И вдруг пукнул — тогда испугался! У шутов с мольеровских времен было второе по выразительности место после лица. Сколько поджопников они получали на сцене.

Конечно, каждый хочет сыграть что-то полновесное. Помните легенду об актере? Предположительно, Кине? Он играл самые важные мужские роли, играл гениально, и сама королева просила его приходить к ней ночью то в роли Отелло, то в роли Гамлета. Наутро благодарила его и говорила: было божественно. Однажды попросила: а сегодня, мистер Кин, придите в роли самого себя! Не могу, мадам? Почему?! Я — импотент».

…На задах репетиции возникают водовороты отношений, диалогов, движений. Фоменко сосредоточен только на сцене.

— Друзья мои, сейчас у вас ответственность только друг перед другом, но в театре так не будет. Фиксируете вы плохо!

…Меня из студии МХАТ вышибли, но я застал последние дни мхатовского ансамбля, хотя три сестры были двухсотпудовые. А сегодня репертуарный театр уже непоправимо погрузился в соляную кислоту антрепризы.

Вдруг яростно оборачивается в сторону тех, кто отвлекся болтовней: «Я вам мешаю?! Есть артисты, которые изнемогают еще до начала репетиции.

И не надо существовать на сцене по принципу: моя очередь — твоя очередь: слушать и слышать, смотреть и видеть, трогать и осязать, ведь у артиста чувства непрерывные! Не бойтесь играть — не наиграв, не согреешься, как говорили в плохих театрах.

— Поза! — командовал Мольер. И все принимали позы».

Любовная сцена в траве. Дмитрий Смирнов и Моника Санторо, Оливер и Селия.

П.Н.: Почему вы так разговариваете, будто прожили уже лет пять, исчерпав все возможности брака. Моника, почему пауза?!

Моника, преподавательница из Университета Урбино (выглядит в иные моменты мадонной, в другие — сельской училкой), живо: «Я по-итальянски себе перевожу!»

Хохот.

П.Н. (пряча усмешку): Часто человек на протяжении одного слова меняет его с точностью до наоборот: «НЕ-НА-ВИ-ЖУУ!» (показывает, опуская голос к финалу). Ты можешь взять флейту! Пикколо!

Моника играет, возникает некий момент фривольного изящества.

П.Н.: Ты на коньках катаешься? Сделай пируэт!

— Плохо катаюсь!

П.Н.: Тогда играй хорошо! Знаешь, как говорили в еврейских семьях: если ребенок учится плохо, пусть хоть питается хорошо!

Очень убедительно чешется о колонну.

— Твой выход, Женя, поводырь внимания и нашего восприятия! Переведи жест в потягивание, ваше поколение лучше в движении, чем все предыдущие. Попробуй сочинять стих — будь соавтором…

Жак, Евгений Коряковский, философ и меланхолик, — еще один кандидат на роль героя-любовника, умывается, щедро черпая воду из медного таза; заливает и парочку, лежащую «на лужке», и первый ряд «партера», напевая: «Моя юдоль то смех, то боль, хотя не все равно ль?!»

П.Н.: Перспективу тяни! Здесь его апарт Вселенной — весь мир — театр, блядский, но театр! У Алексея Николаевича Толстого есть повесть «Рукопись, найденная под кроватью». Она начинается так: «Живешь и удивляешься, какая сволочь люди!!» Бывший герцог и Жак, лицедей и человек Вселенной, актер и метафизик, их открытия сливаются, как интересно это взаимное раскрытие свободных людей…

Третья попытка. Она же провал

Реплика Жака «…ногтями бы содрал с живых существ тупую скорлупу самодовольства!» странным образом совпадает с фоменковским императивом в профессии — содрать с артиста скорлупу штампов, отнять у него привычные инстинкты и наделить новыми. Константин Райкин, с которым он поставил один из лучших своих спектаклей «Великолепный рогоносец» по Кроммелинку, рассказывал: каждую сцену Фоменко вначале так оккупирует своим показом, своей заразительностью, что ничьей личности будто не остается места. Нынешние репетиции идут так же: блудодея и палача, стыдливую деву и шута — все П.Н. показывает сам. Он воспитывает собой — своими реакциями, репризами, несравненной образованностью, мрачными и шутливыми историями и показом, показом, показом.

Чем он, в сущности, занят последние четверть века? Время, когда его странная, уклончивая, будто растекающаяся, но всегда полная бешеной энергии личность начала задавать тон российской сцене? Время, когда его опыт, собранный в увеличительное стекло дара, стал прожигать и плавить рутинную ткань театра?

С каждым новым спектаклем он поддается старому соблазну — придать всему сложному художественную ясность. Нарастить на месте ожога вещество волшебства. Утвердить свою утопию — торжества искусства над жизнью.